Абсолютно субъективные впечатления, не связанные между собой, о посещении Москвы первый раз через 20 лет

Самая живая жизнь в Москве, пожалуй, находится в подземных переходах. Тут и бабки, продающие носки, связанные из пуха любимой козы или собаки, и спящие пьянчужки, и откровенные мошенники, выпрашивающие деньги у прохожих, и опытные торговки в палатках, продающих все, от нижнего белья и косметики до дубленок и шапок, и сытые продавцы пирожков и конфет. Невольно вспоминается Гиляровский. Иногда встречаешь и нечто, из ряда вон выходящее, например, собаку, которая привязана к перилам и сидит на подстилке рядом с табличкой «Подайте мне на пропитание».

А в переходе под Калужской Площадью раздался звук цокающих копыт. Как ни в чем не бывало, по переходу шла лошадь, верхом на которой ехала девушка, согнувшись втрипогибели, чтобы не удариться головой о низкий потолок. Такое впечатление, что замкнутое пространство перехода образует некую особую ауру, в которую хотя попадаешь всего на несколько минут, становишься ее частью. И как бы ты ни хотел, но ты не можешь не встретиться глазами с попрошайками, не взглянуть с любопытством на то, что продают бабки или не задержаться хотя бы на секунду перед блестящей витриной какого-нибудь ларька. Подземный переход захватывает тебя своей атмосферой, и может быть, потому, что в нем люди выглядят наиболее раскрепощенными и свободными. Это, пожалуй, редкое место, где в Москве никто не хочет доминировать над другими, никто не сравнивает себя, лучше он или хуже того, кто рядом с ним. Это место, где все бегут и в этом беге обретают свободу от своего социума, но теряют ее, как только поднимаются наверх.

Зашел в Храм Св. Иоанна-Воина на Якиманке, такой же прекрасный и красивый, как и был раньше. Суббота вечер, всенощное бдение, канон. В храме всего 36 человек. Двадцать лет назад в субботу вечером в храм было трудно войти.
Центр Москвы весь сияет золотыми куполами церквей и входами в роскошные офисы. В какой переулок ни завернешь, видишь, что бывшему клубу, диспансеру, или складу вернули его первоначальное обличие – храмы восстановили. Чем дальше от центра Москвы, тем тем больше жилых домов и тем реже видны купола. По дороге к друзьям в Митино ни одного храма я не увидел, только длинные ряды спальных домов. Справедливости ради нужно отметить, что погуглив уже дома, я узнал, что в Митино все же существует две небольших церкви.
Но есть одно место, которое поразило меня своим обилием храмов – это Рублево-Успенское шоссе. Я думаю, что нет ни одного поселка на этой благословенной трассе, в котором не было бы своей церкви. В одном месте впечатление, что храм привезли из Кижей, в другом из Нижнего Новгорода, в третьем как декорация для сказки о Коньке-Горбунке. И стоят они вдоль дороги, чередуясь с салонами Мазерати и Бентли, озаряемые вспышками голубых мигалок спонсоров, пролетающих мимо.

Когда выходишь на смотровую площадку на Ленинских горах (простите, кажется, их теперь опять называют Воробьевыми) перед Университетом им. Ленина (простите, не знаю, как его теперь называют) и смотришь на Москву, прежде всего поражает облако, висящее над городом. Это облако присутствует всюду и все время. Оно постоянно довлеет над городом, закрывая солнце и небо. Оно окутывает Москву, сливаясь с ней в одно целое. Со смотровой площадки очень хорошо видно, как он образуется из облаков пара и дыма московских ТЭЦ. Вечером, когда солнце опускается ниже, оно все же заглядывает под облако, освещая Москву красными отблесками.

Когда идешь по Нью-Йорку в рясе, да и вообще в любом городе Америки к тебе несколько раз за день обратятся люди: «Благословите, отец!», «Добрый день, отец!», «Отец, вы из какой церкви?», «Отец, у меня завтра важное интервью, помолитесь обо мне!» (естественно, по-английски). Сколько удивительных встреч бывало на улицах американских городов, в магазинах, на парковках машин. В Америке, если ты в рясе на улице, ты больше уже не принадлежишь себе. Ты становишься таким же открытым для людей, как например, полицейский на перекрестке. Любой человек в любое время может обратиться к тебе с вопросом и рассчитывать на твое 100%-ное внимание. Ты не можешь ответить ему, что тебе некогда. За восемь дней в Москве на улицах ко мне подходили только бомжи. Подходили робко, как будто ожидая, что вместо ответа они получат удар. Каждый раз, когда я протягивал им деньги, слышал одно и то же: «Нет, только благословите».
Правда, все-таки один раз ко мне подошла девушка и спросила, не могу ли я с ней поговорить пять минут. У нее были проблемы в семейной жизни. В конце разговора она спросила, где я служу. Я извинился и сказал, что к сожалению она вряд ли сможет попасть ко мне, потому что я из Нью-Йорка. Ее ответом я был убит наповал. Она заговорила со мной на чистом английском. Оказалось, что эта девушка родилась в Лос Анджелесе в русской семье, а в Москве живет всего несколько лет.
Зато когда доходишь до любого монастыря или храма, вот тут не станет прохода от «Батюшка, благословите». Выходишь из стен монастыря и впечатление, что на тебя опять надет колпак невидимки.

Около стен одного Московского монастыря видел следующую картину: прямо на улице стоят три круглых столика, высокие, за которыми обычно едят стоя. Двое бедных, скорее всего, бездомных стоят, облокотившись на один из них. Из калитки около ворот монастыря выходит женщина с подносом. Она доходит до столиков, ставит перед ними две тарелки с супом, разворачивается и, ни слова не говоря, уходит. На улице минус 10. Двое мужчин развязывают свой мешок, достают из него какие-то булки и припасенную снедь, начинают есть. Я, наблюдая это из окна машины, никак не мог понять, в чем тут суть, кто кому сделал подаяние и кто кому служит? Эта женщина, по всей видимости, выполняя послушание, вынеся им еду без единого слова, как собакам кинув кость, ушла. Или они, имея свою еду в мешке, пришли по морозу только для того, чтобы подать ей еще один шанс ко спасению и возможность проявить милость и любовь к униженным? Или я случайно увидел эту сцену из окна теплой машины только для того, чтобы ощутить пронизывающий стыд?

Николина Гора – бывший дачно-строительный кооператив работников науки и искусства. Бывший! То есть, Николина Гора осталась как поселок, но трудно поверить, что за этими 6-8-метровыми каменными заборами скрываются работники науки и искусства или то, что они проживают в этих уродливых, абсолютно безвкусных, помпезных сооружениях, теперь называемых виллами. Когда-то по всем этим аллеям, сейчас зажатым каменными оградами, безо всякой охраны гулял Капица, Рихтер, Шмидт, Кончаловский, Туполев, Леонтович, Гольденвейзер, Бах, Семашко, Энгельгардт, Чаянов и многие другие те, от решений которых без преувеличения зависели престиж и жизнь страны. И самое поразительное то, что они никогда не пытались скрыться и спрятаться. Им не нужны были специальные бассейны, они купались просто в Москве-реке, им не нужны были асфальтовые дороги, им хватало лесных просек. Дома, в которых они жили, в которых они творили, в которых собирались удивительные компании, в которых рождались их произведения и открытия, были распахнуты. Ох, теперь уже не так… Дача – это прежде всего не место творчества, не место радости, не место общения с природой. Вилла – это теперь чтобы все видели, сколь крут барин, живущий на ней. Вилла – это теперь моя крепость, чтобы меня не могли пристрелить через окно те, которые почему-то не довольны приватизацией. Николина Гора – это теперь «военизированный», особо охраняемый поселок, где в начале каждой улицы, отходящей от главной трассы, стоит шлагбаум и будка с городовым, который хоть и очень вежливо, но очень ясно даст вам понять, что вы здесь не живете и стоять здесь не можете, и дышать здесь не положено, потому что это воздух для самих…
Впрочем, нужно отдать должное, что все же на Николиной Горе и раньше было несколько дач за высокими зелеными заборами с охраной на въезде. Например, такой была дача Вышинского. Пройти мимо никологорцы старались обычно как можно быстрее…

Московские подъезды – не скрою, эта тема продолжала волновать меня все 20 лет. Как они там, не изменились ли? – И да, и нет. Поразил подъезд, перед которым стоит швейцар и открывает дверь машины, в которой тебя привезли. Он же услужливо бежит и распахивает перед тобой уличную дверь. Внутреннюю дверь распахивает второй швейцар, он же задает тебе каверзный вопрос: «Вы к кому?» и, услышав фамилию и номер квартиры, расплывшись в улыбке, говорит: «Проходите». Ноги немного подкашиваются и вы не очень понимаете, куда нужно идти, запутавшись в мраморных колоннах, отражениях в зеркалах и экзотических растениях. Но тут появляется ваш спаситель – это третий швейцар, который галантно доводит вас до лифта, заходит вместе с вами в кабину, рукой в белой перчатке нажимает на кнопку нужного вам этажа и исчезает из кабины до того, как двери закрываются. Ура, вы остались один, со своим 100-кратным отражением в зеркальных стенах.

Большинство же подъездов укрепились металлическими дверями и процесс проникновения в них значительно более прозаичен – нажимаете номер квартиры, вам отвечает пригласивший и он же открывает вам дверь. Дверь тяжелая, можно сказать, бронебойная, но аромат подъезда свидетельствует о том, что ни котам, ни человекам эта дверь не помеха.